Об основных недостатках теоретической концепции Московской фонологической школы
1. Теоретики Московской
фонологической школы /МФШ/ не могут внятно ответить на элементарный, но
при этом очень принципиальный вопрос: в виде чего существует фонема?
Это происходит потому, что последователи данного теоретического построения и
сами до конца не осознают суть того, во что свято верят...
Конкретный пример:
В.В. Иванов: «Фонема
– это не произносимый реально звук речи, а определённая абстракция,
отвлечение от звуков речи, обобщение звуков речи в единицу более высокого
порядка» /6, 146/.
А.А. Реформатский: «Фонема
– это: Звуковой знак языка, рассчитанный на слуховое восприятие...» /5,
247/.
Приведённые высказывания
явно противоречат друг другу. Из них совершенно непонятно: каким образом «не
произносимый реально звук речи» может быть «рассчитан на слуховое
восприятие». И это далеко не единичная нестыковка мнений двух отдельно взятых
авторов. Это – типичное для Московской фонологической школы состояние
теоретической мысли...
А так как взгляды разных
«московских» лингвистов часто противоречат друг другу, то каждый теоретик,
причисляющий себя к сторонникам этой фонологической школы, считает своим
долгом развить (подштопать, подлатать) данную теоретическую конструкцию. В
результате этого так называемого развития, начатого ещё в позапрошлом веке,
противоречия в теории не устраняются, а плодятся и тиражируются...
2. Теоретическая
концепция Московской фонологической школысовершенно не согласуется со
многими разделами человеческих знаний. Так, если бы московские фонологи
имели хотя бы малейшее представление о психологии, то они знали бы, что
любому внешнему действию человека предшествует его «внутренний эквивалент».
Не является в этом исключением и языковая деятельность: при любой внешней
реализации лингвистических единиц имеет место их «внутреннее» представление.
Упрощённый механизм деятельности человека выглядит так: сначала
представляем, потом действуем!
Что же мы наблюдаем в доминирующей в современной фонологии теории?
Типичный пример.
Д. Ворд: «Говорящий
прекрасно знает (хотя об этом и не размышляет сознательно), что морфема
{гл’ад} содержит {д}, а морфема {дв’иг} содержит {г}, хотя эти {д}, {г}
далеко не всегда «прорубаются» до фонетической поверхности. Иными словами,
сам носитель русского языка знает, что в каком-то ему самому, вероятно,
неясном смысле глагол ВЗЛЯНУТЬ содержит «неслышимое» {д}, а глагол СДВИНУТЬ –
неслышимое {г}, и т.д. и т.п. Именно эта очевидная узнаваемость и
воспроизводимость фонологической структуры морфем должна отражаться в
лингвистическом описании. /3, 59 – 60/. Из данной теоретической предпосылки
следует, что носитель языка на «внутреннем» уровне «прекрасно знает»,
«узнаёт», «воспроизводит», то есть оперирует одной лингвистической единицей
(или её эквивалентом): «неслышимое» {д}, а на «внешнем» уровне реализует
совсем другую: ноль звука.
И данная цитата не
является единичным мнением отдельно взятого лингвиста. Так, например,
согласно точке зрения приверженцев МФШ, аналогичная картина имеет место и в
предударном слоге слов типа домА: представляем («прекрасно знаем»,
«узнаём и т.п.) некое «неслышимое» <о> (исходная форма дом), а
реализуем [а] (прекрасно знаем одно, а реализуем совсем другое). Именно в
этом и заключена вся суть теоретической концепции Московской
фонологической школы. Однако именно это и будет тем классическим случаем,
когда этого не может быть, потому что не может быть никогда!
Элементарное наблюдение
доказывает, что если человек представляет [о], то он и реализует
соответствующий эквивалент во внешней речи: д[о]мА (если представляет [д], то
реализует взгля[д]нуть), если же он представляет [а], то и реализует д[а]мА.
И наоборот: если он реализует слово д[а]мА, то этому предшествует
соответствующее представление, каковым является именно «неслышимый» [а]. И
никак иначе!
Практика очень наглядно
демонстрирует, что просто невозможно на «внутреннем» уровне
оперировать «прекрасно знаемым», «узнаваемым», «неслышимым» <о>, а на
«внешнем» уровне при этом артикулировать («плохо знаемый», «неузнаваемый»)
[а]!
Московские фонологи
кроме позиционных чередований звуков, происходящих в пределах морфемы, ничего
не видят, и видеть не хотят. Из данной парадоксальной ситуации представители
МФШ выходят предельно просто: они упорно отделяют психологию от так
называемой чистой лингвистики. Поэтому какие-то там механизмы речи, механизмы
мышления и т.п. их совершенно не волнуют. В результате фонема,
введённая в лингвистику как элемент психической деятельности человека,
усилиями «московских» теоретиков полностью оторвана от этой деятельности. Но
противоречий от подобной изоляции в теории меньше не становится!
3. Следующий
принципиальнейший парадокс, лежащий в основе анализируемой нами теории,
связан с подходом к роли, которую играют морфемы и фонемы
в языке. Г.М. Богомазов: «В МФШ фонема
и весь фонологический уровень менее самостоятельны,
так как фонема вне морфемы рассматриваться не может ...не зная морфемы, мы
не способны определить фонемы» /2, 100/. Схематично это утверждение будет
выглядеть так: «не зная общего, мы не способны определить частное».
Проиллюстрируем
действие данного парадокса на каком-нибудь предельно наглядном примере. Так,
согласно схеме, практикуемой последователями МФШ, только зная, что имеем
дело, например, с буквой Ш, мы можем проанализировать её составные элементы и
сделать вывод, что данный материальный объект состоит из одного
горизонтального и трёх вертикальных отрезков.
Однако на самом-то деле
всё обстоит с точностью до наоборот. Именно по трём вертикальным отрезкам и
одному горизонтальному, расположенному снизу, мы определяем, что имеем дело
именно с буквой Ш, а по двум вертикальным отрезкам и одному горизонтальному,
расположенному сверху, мы определяем, что это будет уже совсем другая
буква!!!
Аналогичным образом
протекает и восприятие всех без исключения объектов, которые мы узнаём по
различным их элементам: по «кнопочкам» на правой клавиатуре мы определяем,
что имеем дело с баяном, а по клавишам, имеющим сходство с фортепьянными,
делаем вывод, что перед нами аккордеон. И никоим образом не наоборот! Так
почему же в фонологии всё должно обстоять как-то иначе? А посему только по
наличию конкретных фонем в слове мы можем определить и его морфемный состав.
В противном же случае будет иметь место явное противоречие с законами
восприятии. И именно таковым противным случаем и является теоретическая
концепция Московской фонологической школы.
4. Существенным
недостатком теоретической концепции Московской фонологической школы
является то, что она налагает абсолютный запрет на эволюцию фонологических
систем.
В.В. Иванов пишет: «Однако история звуковой стороны языка – это не просто
история изменения и развития отдельных звуков, а история сложных связей и
отношений единиц звуковой системы – это история фонологических отношений,
характерных для данного языка на разных этапах его развития» /4, 65/.
Классический пример. В.В. Иванов: «Такие современные русские слова, как цена
и каяться, никак не связанные ныне семантически и имеющие
каждое своё словообразовательное гнездо (ср.: цена – ценный – ценить – оценка
и т.п. и каяться – покаяние – кающийся и т.п.), в далёком прошлом развились
из одного корня, подвергшегося в определённых условиях фонетическому
преобразованию...» /4, 54/.
Вся история развития
языка связана с чередованием фонем
(исторические чередования), с устранением
фонем
(падение фонем), с устранением границ между морфемами, с
перераспределением границ между морфемами и т.п.
Однако на современно этапе развития языка и языкознания ничего подобного
происходить не может. Согласно концепции МФШ никаким «фонематическим
преобразованиям» в языковой системе нет места!!! Как бы не изменялось
качество реализации конкретной морфемы, она будет сохранять неизменный состав
фонем!!! В частности, в случае ВЗГЛЯД – ВЗГЛЯНУЛ в так называемом
фонетическом аспекте [д] чередуется с нулём звучности. Однако в так
называемом функциональном аспекте (фонологическом или в морфонологическом,
что совершенно не меняет сути проблемы) и в первом, и во втором случаях будет
иметь фонема
<д>. Согласно концепции МФШ, если фонема появилась в
какой-то морфеме, то она никоим образом не может из неё исчезнуть: она
будет лишь только удлинять соответствующий ряд чередующихся звуков!!! Но при
подобном подходе давайте сохранять последовательность до конца:
последовательное же воплощение принципов морфемоцентризма, позиционизма и
т.п., которые лежат в основе концепции МФШ, неминуемо должно привести нас к
выводу, что и в формах цена – каяться имеет место одинаковый
состав фонем!!! И никак иначе...
Приведённый выше эскиз
вершины айсберга, именуемого теоретической концепцией Московской
фонологической школы, должен был бы как минимум заставить любого
здравомыслящего лингвиста задуматься о положении дел в современной
теоретической лингвистике, как максимум – срочно искать новые принципы
построения фонематической модели языка. Однако Закон
селёдки неумолимо констатирует: то, что представляется
абсолютно антинаучным для одних, является «бальзамом на душу» для других. Тут
уж каждый решает сам: по какую сторону от баррикад происходит пиршество абсурда...
1. Белоусов А.В.Основы единой
теории мышления. Часть I. Язык и мышление. - Тула, 2006. - 864 с.;
2. Богомазов Г.М. Современный русский литературный язык: Фонетика: Учеб. пособие для студ.
высш. учеб. заведений. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛА-ДОС, 2001. – 352 с.;
3. Ворт Д. О роли абстрактных единиц в русской морфонологии // Развитие современного русского
языка. 1972. Словообразование. Членимость слова. – М.: Наука, 1975;
4. Иванов В.В. Историческая грамматика русского языка: Учеб. для студен-тов пед. ин-тов по
спец. «Рус. яз. и лит.» – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Просве-щение, 1990.
– 400 с.;
5. Реформатский А.А. Проблема фонемы в американской лингвистике // Реформатский А.А. Из
истории отечественной фонологии. Очерк. Хрестоматия / Отв. ред. Р.И.
Аванесов. – М.: Наука, 1970. – С. 204 – 248;
6. Современный русский язык. Учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и
лит.» В 3 ч. Ч.1. Введение. Лексика. Фразеология. Фонетика. Гра-фика и
орфография. / Н.М. Шанский, В.В. Иванов. – 2-е изд., испр. и доп. – М.:
Просвещение, 1987. – 192 с.
